100% [худ. Пинкисевич] - Эптон Синклер

Несколько миллионов молодых американцев во время войны надели мундиры, взяли в руки винтовки, были обучены стрельбе и штыковому бою, но так и не понюхали пороха. Все они, как выражались в то время, «рвались в бой», — и вот им представился случай повоевать. Пошла у них потеха, — совсем как на фронте, в окопах, только при этом ничем не рискуешь. Когда воины возвращались из набега, среди них не было увечных и не приходилось телеграфировать родителям, сообщая им горестную весть.

Несколько шалых женщин, собравшись вместе, попытались устроить демонстрацию протеста против блокады, объявленной России. Головорезы напали на них, растоптали их знамена, разорвали на клочки их платья, а тех, что уцелели, полиция поволокла в тюрьму. Один известный «спортсмен», другими словами, завсегдатай бегов, случайно проходил по улице в красном галстуке, и налётчики, приняв его за большевика, набросились на беднягу и избили до полусмерти. Нашлись люди, заявившие протест против таких бесчинств, они утверждали, что неразумно нарушать закон, защищая законность и порядок. Тогда районный прокурор распорядился зачислить молодых солдат помощниками шерифов; они получили значки, и все их действия приобрели характер законности.

§ 81

Питер Гадж не раз отправлялся на охоту с этими отрядами. Как это ни странно, в его подсознании гнездился тот же самый «комплекс», что и в психике ребят, не попавших на фронт. Добрых пять лет Питер изо дня в день читал различные военные сообщения, но не участвовал ни в одном бою, и теперь он вдруг обнаружил, что ему нравится воевать. Раньше у него пропадала охота сражаться при мысли, что его могут ранить, но теперь, когда не было ни малейшей опасности, он доставит себе это удовольствие. Раньше его так часто называли трусом, что он и сам в это поверил, но теперь он убедился, что это неправда, и что он не уступает в храбрости своим товарищам.

Дело в том, что у Питера не было счастливой юности, его не обучали, как младших членов Торговой палаты и Ассоциации коммерсантов и промышленников, гонять по полю небольшой белый мяч, орудуя всевозможного вида клюшками. Питер был похож на дельца, который не знал радости детства и уже в зрелом возрасте вдруг почувствовал потребность в развлечениях и стал заниматься спортом по указанию врача. Да, это был увлекательный спорт. Засунув автоматический револьвер в задний карман брюк и зажав в руке дубинку, Питер врывался в комнату, где тридцать или сорок русских или евреев всех возрастов, с бородами или без бород, корпели над сложными правилами английской орфографии. Питер издавал яростный крик, люди бросались врассыпную, а он в диком азарте гонялся за ними и колотил направо и налево дубинкой по головам; увидев, что несчастные сбились в кучу, как стадо овец, он остервенело кидался в самую их гущу; они старались защитить голову, тогда он тузил их по чем попало, — и они снова разбегались. Ему доставляло удовольствие сбрасывать одного за другим с лестницы так, чтобы они летели вверх тормашками. А когда удавалось вышвырнуть несколько человек из окна, — вот это так была потеха! Питер дико вопил и гикал. Он научился подражать их крикам, — а вопили они каждый по-своему, — и ругал свои жертвы на их родном языке. Он был переимчив, как обезьяна, и, познакомившись поближе с этими людьми, стал так ловко подражать их испуганным гримасам и растерянным движениям, что компания шпиков, случалось, хохотала до упаду. В то время на экране подвизался один комик с большими ногами, Питер перенял его повадки и, бывало, ковылял за каким-нибудь жалким, измученным рабочим, давал ему пинка пониже спины, наступал на ноги или плевал в глаза. Питер быстро стал любимцем шпиков, и, отправляясь в набег, они всякий раз приглашали его с собой.

Впоследствии, когда правительство поставило себе целью уничтожить Коммунистическую партию и Коммунистическую рабочую партию, популярность и авторитет Питера возросли ещё больше. Налёты и погромы прекратились, теперь полиция и сыщики окружали красных, арестовывали их целыми сотнями, увозили и подвергали допросу. В таких случаях всегда требовалась помощь Питера; специальные знания, которыми он обладал, делали его прямо незаменимым, и он распоряжался всем, как хозяин! «Коротыш» Гантон и другие «негласные агенты» устроили так, что митинги Коммунистической партии и Коммунистической рабочей партии состоялись в один и тот же вечер. И так всюду, по всей стране, а на следующее утро мир потрясло известие, что митинги эти были разогнаны в один и тот же час и арестованы тысячи красных. В Американском городе федеральное правительство сняло больше десяти комнат по соседству с бюро Гаффи; всю ночь напролет и всё утро следующего дня туда приводили пачками арестованных, и под конец их набралось до четырехсот человек. Комнаты были до того набиты людьми, что негде было присесть. Там не смолкали вопли и стоны подвергшихся избиению людей, а запах был похуже, чем в обезьяннике.

Пленников продержали в этих комнатах взаперти несколько недель, и всё время туда прибывали новые. Наконец, там набралось их так много, что женщин перевели в уборные. Многие заболели или симулировали болезнь, некоторые сошли с ума или притворились сумасшедшими, а кое-кто и умер или прикинулся мертвым. Разумеется, «салонные красные» и сочувствующие пришли в движение и подняли ужасающий шум по поводу всего происходящего. У них не оставалось ни одной газеты, не было возможности собираться на митинги, а когда они делали попытки распространять литературу, почтовые чиновники перехватывали её. И все же каким-то образом время от времени им удавалось кое-что опубликовать. Но «негласные» сотрудники Питера живо разнюхивали, кто этим занимается, и доносили ему. Питер устраивал всё новые набеги, и людей хватали направо и налево. Когда где-то на востоке был раскрыт очередной заговор бомбистов, при обыске нашли красную бумагу, употреблявшуюся либо для печатания листовок, либо для упаковки взрывчатых веществ, — трудно сказать, для чего именно. Как бы то ни было, тайные агентства, сотрудничавшие с Гаффи, распространили листы этой бумаги по всей стране, и когда полиция хотела погубить какого-нибудь бедного малого, — у него находили эту губительную красную бумагу, и газеты спешили разгласить, что это один из заговорщиков, рассылающих по почте адские машины.

§ 82

Все это время Питер был до того занят, что провёл несколько бессонных ночей и едва успевал поесть. У него был свой кабинет, куда приводили арестованных на допрос, и к его услугам всегда было несколько дюжих парней для «допроса с пристрастием», В его обязанности входило вырывать у арестованных признания, которые оправдывали бы заключение их в тюрьму, если они были американцами, и высылку за границу, если они оказывались иностранцами. Но как отличишь своих от иностранцев? Приходилось действовать наобум, памятуя, что и те и другие одинаково опасны.

Много лет тому назад, когда Питер работал у Перикла Прайема, они прожили несколько месяцев на постоялом дворе; находясь там, всегда можно было догадаться, когда на обед будет бифштекс: повар громко колотил мясо деревянным пестиком, чтобы его как следует размягчить. Питеру запомнилось это выражение, и теперь он применял этот способ к красным иностранцам. Стоило им войти в кабинет, как подручные Питера набрасывались на них и принимались их мять и тузить кулаками, перебрасывая их друг другу. Если же они упорствовали и никак не удавалось их «размягчить», Питер сам принимался за дело, вспоминая, как Гаффи добился от него признаний, выкручивая ему руки и выламывая пальцы.

Удивительно, до чего умными и хитрыми иной раз оказывались эти парни! Какие-нибудь там вшивые рабочие-эмигранты, которые всё свободное время просиживали над книгами, и при обыске у них в комнате находили целую библиотеку. Они отлично знали, чего от них хотят, и ловко парировали удары.

Спросит, бывало, Питер: «Ведь вы анархистец, так, что ли?» А арестованный в ответ: «Я вовсе не анархист в том смысле, какой вы придаете этому слову». Как будто слово «анархист» может иметь ещё какое-то другое значение! Или Питер спросит: «Вы признаете насилие?» А тот ему нахально: «Это вы признаете насилие. Посмотрите на меня, у меня всё лицо в крови, так вы его расквасили». Или же на вопрос: «Ведь вы не любите наше правительство?» — последует ответ: «Я всегда его любил, пока оно мне не насолило».

Здорово умели увертываться! А тут ещё сидит стенографистка и записывает каждое слово. Немалых трудов стоило Питеру добиться признания, чтобы иметь основания выслать такого красного. И вот Питер начинал «разминать» арестованного, добиваясь от него нужного ответа. Иногда Питер заранее набрасывал на бумаге «показания», и его молодцы хватали арестованного за руку и заставляли его подписаться, а то Питер и сам за него подписывался.